Боревич и прокурор переглянулись.

– Х-ха! – рассмеялась я. – Что-то не клеится ваша версия.

– Вот и я говорил, – ввернул Боревич. – Я не считаю вас виновной.

– Это не имеет значения, – тут же перебил его прокурор и снова повернулся ко мне: – Я, видите ли, в одном шаге от того, чтобы предъявить вам обвинение. Ваши объяснения меня не интересуют. Вещественных доказательств более чем достаточно. Вы можете жаловаться на правовую систему – какая есть, такая есть. Если соседа убили не вы, то вам не следовало вмешиваться не в свое дело и препятствовать работе правоохранительных органов.

– Матерь Божья, какой вы интересный человек! – воскликнула я, впечатлившись. – Вы говорили долго и интересно, что да, то да, но неужели вы и вправду хотите отправить меня в тюрьму?

Прокурор усмехнулся.

– Вы просто изувер, – продолжала я. – Не человек, а чудовище.

– Может быть. – Я его явно позабавила. – Если и так, то я стал чудовищем, чтобы сражаться с другими чудовищами. Пострашнее меня. А что касается моего желания упечь вас в тюрьму, то вы не поверите, но у оперуполномоченного Собещанского имеется позорно неправдоподобное предположение, будто бы убитый алкоголик был замешан в преступлении, связанном с правами собственности на довоенные многоквартирные дома стоимостью во много миллионов злотых.

И прокурор беззаботно рассмеялся, давая Боревичу понять, что его теория так наивна, что не стоит говорить о ней всерьез. Не знаю почему, но я тоже засмеялась.

– Ну а с другой стороны, – продолжал прокурор, – я знаю оперуполномоченного Собещанского довольно давно, и он имеет в моих глазах некоторый кредит доверия. Однако не слишком большой. Даже, можно сказать, маленький. Ровно на один день. Потом я отправлю вас под арест.

Прокурор встал, задев животом стол, и поклонился так, что мне показалось – он приглашает меня на великосветский бал.

– Мне пора. Я ведь не могу заниматься только этим делом, правда? – спросил он, не дожидаясь ответа.

– Конечно, – поддакнула я.

– Спасибо за доверие, – прибавил Боревич, хотя по трудноопределимому выражению на его лице я заключила, что он не совсем понимает, за что благодарит.

Прокурор сказал «до свидания» и вышел – уверенный в себе, энергичный, решительный. Настоящий мужчина. В нем было что-то притягательное. Именно таким и должен быть страж закона. Пусть преступники дрожат перед ним. Наверное, дрожала и я.

– Воды? – спросил Боревич.

– Нет, спасибо. – Я поерзала на стуле. – Я надеялась хотя бы на чай. Не думала, что вы такой скупердяй.

– У меня времени нет. Вы должны сказать мне, что было в документах.

– Завещание.

– Вашего мужа? Хенрика?

– Дяди Леона.

– Оно могло иметь какую-то ценность? – спросил Боревич и потянулся к пластиковой бутылке с водой.

– Хенрик считал, что в будущем, после возможного падения коммунистического режима, можно будет вернуть дом себе.

– Тот дом, где вы сейчас живете?

– Да. Торговцы-евреи, бежавшие из Польши, перед самой войной продали дом семье моего мужа. В этом не было ничего плохого. Не думайте, пожалуйста, что мы их выжили или сделали состояние на их беде. Они правильно сделали, что бежали. Хоть живы остались, и лучше было вернуть часть денег за дом, чтобы хватило на первое время, чем потерять вообще всё. Хенрик отыскал следы этой семьи во Франции. Если они так далеко забрались, то, может, и войну пережили.

– Не понимаю, почему вы не захотели предъявить права на дом, – прервал мой исторический экскурс Боревич. – У вас же была такая возможность.

– Вы меня что, за дуру держите? – Я внимательно посмотрела на него. Пусть бы он только попробовал сказать «да». – Сначала я рассчитывала, что Хенрик вернется, и не хотела принимать решений без него. Потом попробовала узнать хоть что-нибудь, но в мэрии мне сказали, что процедура будет долгой, затратной, и мне придется нанять адвоката. Знаете, вся эта реприватизация – она не для простых людей. Я начала откладывать на адвоката, и мне удалось собрать приличную сумму. Только не спрашивайте, на чем я экономила. – Я многозначительно взглянула на Боревича.

– Ни в коем случае, – заверил он. – Не спрашиваю.

– Тогда я вам скажу: на чистящих средствах. Вы себе не представляете, сколько на них уходит. Я пошла с этими деньгами к юристу, но оказалось, что трех месяцев жизни в грязи и вони хватило только на пятнадцатиминутную консультацию.

– Понимаю, – поддакнул Боревич, не отрывая взгляда от стопки документов.

– Если бы мне вернули дом, то вместе с жильцами. И что мне с ними делать? Дом старый, рассыпается. Он требует капитального ремонта, который влетит в немалую сумму. Лифт, крыша, водостоки, канализация. Все еле держится. Я ничего про это не знаю. Откуда брать деньги? Мне самой все делать? Сейчас-то этим город занимается.

– А вы не думали продать дом и избавиться от хлопот?

– С людьми? Они же окажутся на улице. По-моему, часть из них просто не переживет переезда, даже если им будет куда переехать. Город, может, и выделит им какое-нибудь коммунальное жилье на окраине, а может, и нет. А если и выделил бы, то временно. На полгода. А дальше? Нет, мне совесть не позволит.

– Странно. – Боревич загадочно улыбнулся. – До сих пор я думал, что вы не способны к сочувствию.

– Не говорите гадостей. Вы совершенно не умеете разговаривать с женщинами.

Боревич снова уставился на ту же стопку документов, что и раньше, когда не знал, что делать. Я отвернулась и стала ждать, когда он что-нибудь придумает.

– Мы могли бы расставить ловушку, – прервал Боревич неприятную тишину.

– Как интересно! – Я в восторге потерла руки. – Говорите, говорите!

– Я должен быть уверен, что они ничего не подозревают. Адвокат сам дал вам телефон? При каких обстоятельствах?

– Сам, как же. За кого вы меня принимаете? Я пошла на хитрость. Он понятия не имеет, что я знаю этот номер.

– Сделаем так: отправим на номер, который вы добыли у адвоката, сообщение с просьбой о встрече. Из ваших слов следует, что наш подозреваемый знает лишь, что его кто-то видел. Он не знает, кто это был, не знает намерений этого человека. Мы его живо скрутим. И стоит ему оказаться у нас в руках, как дело пойдет. Мы наверняка отыщем осмологические следы, ДНК. Я смогу убедить прокурора. Давайте номер.

Я вытащила из сумочки салфетку, на которой отчетливо записала в ресторане: 904 923 961.

– Последняя цифра – это единица или семерка? – спросил Боревич.

– Конечно, единица… – Я всмотрелась в салфетку. – Хотя вы меня как-то смутили.

– Похожа на единицу, но может оказаться и семеркой.

Боревич взял телефон и набрал какой-то